Автор: Наталья Шайкина

Родился я в прошлом веке от мамы и папы, за что спасибо всем троим.
Родился я в роддоме, что на площади Свободы. Это — ну вы знаете — там, рядом с ТюЗ-ом…

— Реальное образование у меня 8 классов.
(в связи с этим я  почетный профессор Римского футорологического
клуба — профессор методологии худ. литературы)

— У меня, также, дополнительное образование — два курса коридоров
Радиотехникума, плюс опыт барабанов в актовом  зале
(ВИА «Три Кварка»)
(в связи с этим я очень хорошо разбираюсь в радиотехнике и электропроводке,
а также пишу нехилую музыку,  категорически не зная нот)

— Мама мне  все детство говорила: — Ты только болтать умеешь!
(с тех пор я большой русский поэт)

— С 15-ти лет я не живу с мамой и  с 27-ми лет я не живу нигде
(с тех пор я живу везде)

Забавный случай: как-то на фестивале в Ростове, куда я приехал из Москвы, я
отпел. И обнаружил вокруг себя человек 15 поклонников, которые внимательными
глазами смотрели на меня, требуя продолжения банкета.

Мда...

Я знаю разные типы домов: «Дом — часть вселенной, ограниченная брезентом».
«Дом — часть социума, ограниченная возлюбленными руками»... и т.д. Пока мне
ближе вот что... « Дом — это то место, через которое проходит охотник,
отправляясь на охоту».

— В армии, куда я пошел добровольно, — за неимением  лейтенанта, — я
командовал взводом в чине сержанта. Наряду с рукопашным боем,
минированием — разминированием,  радиационно — химической разведкой, гримом и
костюмированием под иранцев, я кричал дурным скрипучим голосом: — «Рядовой! Смирно! Два наряда вне
очереди!»
(в результате этого я очень хорошо изучил пыльные труды Иммануила Канта,
Николая Кузанского... и еще что-то).

— В психушке, (в Баку), куда я попал, перед самой демобилизацией, (за
несанкционированное применение убойного приема к одному пьяному дембелю из
авиаторов — его в госпиталь, меня в одиночную камеру  — просил же «только
лицо не трогай»... — я внимательно переписывал тетрадь по химии знакомому
главврачу — как оказалось, я помог ему защитить диссертацию в ростовском
мединституте (я работал до армии в отделе оборудования), так вот, между
тетрадью значит, выплёвыванием таблеток, стоянием на голове (чтобы
настоящего психа не подселили в палату), и прочими упражнениями, я
познакомился с настоящими диссидентами — капитаном-лейтенантом
Федосовым-Никоновым, и заслуженным  врачом  Азербайджана — доктором Парижером.
(В результате этого, я  взахлеб изучил все семь томов Клода Адриана
Гельвеция, который, в частности, пишет всяким  сыкухам:
Скука — это темница, украшенная драгоценными камнями»…

— На гражданке, куда я вернулся из психушки и хренел от видимых
изменений, на второй день я попал (в баре) в сортир. Какие-то трое мальчиков
строчили деньги. Я отдал последние три  рубля, и попросил: — Только  лицо не
трогайте.
Один мальчик воспринял просьбу, как руководство к действию. В
результате один мальчик с травмой ларинкса, второй с поломанной об писуар
челюстью, и третий (тот самый, что мазнул меня по лицу и успел побежать) — с
легким ушибом спины были доставлены в центральное отделение
милиции (Ворошиловский). Туда же был доставлен и я. Я стоял на крыльце бара —
босой, стриженый, в курточке с чужого плеча, но в армейский брюках и с
армейскими ботинками в руках — (от босой ноги меньше вреда на морде) — и просьбу
старшего по званию мента: «А ты кто, голубчик? Ну-ка иди сюда!» воспринял,
как приказ.

В ментовке я был подвергнут допросу:
«Из какой части я дезертировал.
Зачем бил.
Чем бил.
И сколько лет мне за это хотелось бы».

Поскольку два мальчика — один по причине ушиба  ларинкса, а другой по причине
поломки челюсти, — мычали и хрипели, то врал третий с легким ушибом:
мы, типа, мирно какали, а он как выскочит, как давай с криком «ки-я!» нас
метелить! мы аж обосрались. Так что, дяденьки, нас надо домой, а его,
убийцу, в тюрьму... Я без вдохновения соврал, что по горлу этому попал палкой, что челюсть — так
тот другой поскользнулся на говне, а третьего я вообще не трогал. А ботинки
снял, чтобы убегать было удобней.
Во время медицинского освидетельствования все раскрылось. Врач оказался докой.
Он повертел мои ладони, посмотрел мальчику в рот, и сказал менту: — У
британских командос этот прием называется  «Шлагбаум»...
Поскольку у мамы не было телефона, да и нельзя было домой с ментами,
документы все в конверте (и там же подписка о
«12-ти  летнем неприменении»), я попросил разрешения позвонить «домой» и
позвонил по единственному — помнимому мной телефону —
(твой телефон на сердце моем — вырезан — больше не будем о нем) (Калашников)

Девочка моя, любовь неразделенная моя, оказалась сообразительной дочкой
своего отца. И на все мои обращения —
«Мама — то... Мама — се»... реагировала адекватно.

Через час в ментовку приехал бобик  с майором — папой своей дочки,
особистом-кегебистом, с двумя помощниками в нарукавных повязках — «РАУ».
Майор значительно посмотрел на незначительного  мента и сказал со значением:
«Это мой».
(в результате этого я долго разговаривал с  Мастером, записавшим Бу Си-До,
Кантом и разными любомудрами из народа. И они мне сказали:
«Поскольку Мастера в толпе не должно быть видно, не следует множить
сущности сверх необходимого. У тщеславия и честолюбия разные корни. А от
тюрьмы и от сумы не зарекайся...» (И начал писать серьезно.)

Потом было еще много чего...

Потом я женился, со мной развелись. Много трудился, лишь бы не работать

До тридцати трех лет я не пил, колошматил
макивару. Качаться бросил — когда мне Инга сказала:
— Ну, с тобой спать, как с лошадиной ногой!

Собственно это и было начало конца. Я ушел чинить чайники и прочие бросовые вещи...
(в результате чего изучил философию киников, дочитал список кораблей до
середины, и прочее, прочее... После Эпикура отрастил жирок на брюшке, чтобы
женщинам валяться было приятно. После Аристотеля, который неоднократно писал
неким сыкухам: «Поэзия философичнее истории, ибо история
повествует о единичном, а поэзия о всеобщем» — я всем сыкухам говорю: («и ни
она от нас зависит, а мы зависим от нее...»)
А еще мне Станиславский сказал, что «нужно сознательно пробуждать в себе
бессознательную творческую природу, для сверхсознательной деятельности…»

Потом случилась Заозерная школа, и давай случаться. По сути, Заозерная школа
существовала благодаря ревнивому ростовскому СП, студенческому
археологическому гарему и мне — сторожу, который это все сторожил.
«Где брат твой Авель?
А вот он! Разве я не сторож брату своему?»

Потом был клуб Караван и съебся в один большой клубок. Потом я устал мутить
и решил исследовать влияние этилового спирта на кровососущего червя. Благо,
что синдром потери цели сопутствует кризису среднего возраста. И решился я в
сердце своем исследовать и испытать все, что дадено человеку под солнцем. И
попил я виноградники великие, и поел запасы хлебов тучных, и собрал я девок
малолетних злоебучих более, чем у соседей. Но и это суета.
И умирает злопоебаный наравне со случайно объебаным...
Все суета сует, и всяческая суета... Ом?

Ты — юность, глупая сестра,
Опора славы старика...
Я триста три сточил пера,
Пока меня несла река.
И я прошел через порог,
И вот я стар и одинок,
И не поможешь горю.
Я создал сотни тысяч строк,
Пока меня влачил поток.
А нужен стал один лишь слог,
Когда я вышел к морю.

Ом?

----------P.S.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Ты только болтать умеешь! Живи везде. Не говори этим «заошкам» — А
теперь все ко мне Домой! потому, что дом для тебя это место, через которое
проходишь ты, отправляясь на охоту. Рявкни скрипучим голосом: — Рядовые,
смирно! Два наряда вне очереди!... только за лицо не трогайте!
Скука твоя — это темница украшенная драгоценными камнями.
Скажи Бондаревскому: — А ты кто, голубчик? Ну-ка иди сюда! Только за лицо не
трогай!
Спроси Калашникова: — Из какой части речи дезертировал? Кем был?
Зачем был? Сколько лет за это жить хочешь?
Они закричат: — А!.. Она нас метелит, а мы обосрались! Та что нас, дяденьки,
надо к ней Домой, а ее, убийцу, в турму с драгоценными камнями.
А ты значительно посмотри на этих незначительных и со значением скажи:
—Вы — мои.
Бондаревский сразу засюсюкает: — Мама — то... Мама — се...
А ты ему: — С тобой спать, как лошадиной ногой!
Калашников умняк наденет, а ты ему:
— Ебаря в толпе не видно, не следует множить число пиписек сверх
необходимого! На тщебабие и девколюбие нужны разные «корни». От тюрьмы
самоцветной и сумы красной да гвардейской ты, Калашников, уже не зарекся...
Начни писать серьезно. Судьба философичнее жизни, потому, что жизнь живешь
единично, а судьбу проживаешь всеобще. И не она на нас зависла, а мы зависли
на нее.. А еще скажи им, как Станиславский: «Не верю! Нужно въебенно
пробуждать в себе ебаную природу, для сверхвъебенной деятельности».
А потом сядьте рядком, кефирчику заварите и мутите пока не замутите. А как
сытость да сонливость настанет, кто ни будь да спросит:
— А где наш брат Жуков?
И кто ни будь ответит:
— Ща! Разве мы ни сторожа брату своему?

Ом ?

2008 г.

4 сентября 2011

Категории: Геннадий Жуков

Комментировать |

Права на документ принадлежат автору, указывайте ссылку при цитировании